Страха перед психологами, психотерапевтами и т.п. у меня никогда не было. Потому что, будучи многосторонне талантливым и на редкость асоциальным ребенком, я с раннего детства и класса так до восьмого таскалась родителями по всевозможным школам творчества, в каждой из которых сидел Детский Психолог.

Детский Психолог – это… ну, конечно, это зависит от профессионализма и совести конкретного Детского Психолога, но в общем и целом это существо довольно мерзопакостное. Наверное, любой, кто в детстве с ними пообщался, вспомнит это ощущение: тебе втираются в доверие, и, наверное, этому человеку действительно можно рассказать то, чего не расскажешь сверстникам – но не то, чего не расскажешь родителям. Он, конечно, не имеет права пересказывать предкам эти разговоры, но мало ли кто на что не имеет права?

Откровения, прошедшие через такой фильтр, принимают форму, знакомую всем по излияниям Детских Психологов в интернетах и журналах для мам: «я хороший, но у меня все плохо». Я не знаю, помог ли реально психолог какому-нибудь ребенку (кризисные ситуации, когда надо в административном порядке спасать ребенка от родителей, но этого не видно, если не поговорить, не берем).

Но одна выгода от посещений такового в детстве все же есть – она указана в начале этого текста. Человек, затасканный по психологам, повзрослев, их не боится. И шанс, что он, нуждаясь в помощи специалиста, к таковому пойдет, неизмеримо выше. В приложении лично ко мне это означало, что слово «психолог» ассоциировалось у меня не с «я что вам, псих?!» и не с «только деньги тратить», а с «меня, скорее всего, не поймут, но хоть постараются». В общем, специалист по тараканам в голове в моем представлении был обрисован не очень правильно, но вполне позитивно. Прибавьте к этому еще, что в тинейджерском возрасте я зачитывалась Берном и Леви – и поймете, что не прийти в итоге к психотерапевту я не могла.

Проблема моя была ясна, как день: неправильная эксплуатация нервной системы вследствие привычки к постоянному стрессу. Сначала детский сад: асоциальное поведение, жестокие дети. Потом школа: еще более асоциальное поведение, еще более жестокие дети. Потом лицей: вроде бы нашла подходящую линию поведения, чтобы не изводили, но наступаю не тому человеку не на ту мозоль, и опять выворачивающая все суставы травля. Потом университет: ура, линия поведения найдена, меня уважают и даже любят, но с другой стороны – проснувшаяся тяга к Бунту Против Системы, жесточайшая гендерная дисфория и прочие прелести. Вроде бы разобралась и с этим – и на очереди затяжной роман с человеком, который, когда недоволен моим поведением, не гнушается самым настоящим моральным террором… Последствия, думаю, ясны: страшная эмоциональная лабильность, раздражительность, утомляемость, привычка упоенно страдать, пакостная психосоматика, склонность выпадать в слезную истерику, когда не ясно, что делать, и тому подобное.

Незнакомый со мной человек может сказать: а зачем тут психотерапия? Разгрести мусор в жизни, избавиться от всего, что давит на нервы, не принося пользы, найти понимающего партнера… Ага, я тоже так думала. И когда понимающий партнер в моей жизни появился (а ведь это было большое везение – с моими сложностями характера и специфическими этическими установками мог и не найтись), мне действительно временно полегчало. Хотя без периодических слез в подушку все равно не обходилось. Однако, надо отдать благотворному воздействию партнера должное, от пары бзиков я избавилась исключительно благодаря ему. Но после первой же случайной встряски тараканы в голове заплясали с новой энергией. Хуже всего было то, что я начала стремительно тупеть. Когда дошло до того, что научно-популярная литература превратилась в темный лес, я поняла: пора.

Когда я в первый раз пришла к этому психотерапевту, сработал стереотип общения с Детским Психологом: увидев важного дядю в белом халате с профессионально сочувствующим взглядом, я благополучно забыла все свои формулировки проблемы и стала лепетать в стиле «ой мне плоооохо, ой ну что ж мне все хуже и хуууууже». Мерзее было то, что, рассказывая о своем прошлом, я «забывала» о деталях, свидетельствовавших о том, что я вообще-то та еще стервень с общечеловеческой точки зрения. При этом вряд ли можно было сказать, что я боялась кого-то шокировать – этот человек работал и с наркоманами, и с проститутками, и мои моральные завихрения показались бы ему детским садом. В общем, встреча закончилась тем, что мне было прописано слабенькое успокоительное и слабенький ноотроп и предписано появиться через три недели (на этот срок он куда-то уезжал).

За эти три недели я успела выйти замуж, поучаствовать в первой в моей жизни акции протеста, кое-что переосмыслить и выработать нормальную стратегию общения с психотерапевтом. Лекарствия тоже сыграли свою роль, и на вторую встречу я пришла, уже аккуратно запихав тараканьи усики в уши, чтоб не торчали.

А вот дальше я посеансово, извините, не распишу. Не помню, сколько их было, сеансов. Но мало, меньше двадцати точно. Возможно, это было слишком мало, но так уж получилось, что дяде медведу, как я его про себя обзывала, я сверлила мозг бесплатно, поэтому сверлить дальше мне стало совестно, и, почувствовав первое же значительное улучшение, я поблагодарила и смылась.

Работал он, насколько я поняла, по эриксоновской методике. Кому интересно, что это такое и как работает, – добро пожаловать в гугл. Остальным скажу: с моей стороны это выглядело просто как неторопливые беседы за жизнь, разве что с многочисленными подколками в мою сторону – вот только после каждого раза в голове что-то сдвигалось. Не то чтобы сильно, и не то чтобы в какую-то неожиданную сторону – но это и хорошо, пожалуй: если бы он взялся гнуть во все стороны мою личную этику, я бы сбежала сразу же после этого понимания. Эриксоновский гипноз, насколько я могу понять своим дилетантским разумением, подразумевает, что клиент (ну или жертва – это уж зависит от того, кто использует методику) должен прийти к нужному решению сам. А честная психотерапия любой школы в моем понимании должна не кодировать от корявостей поведения, а расставлять их по своим местам, чтобы не цепляли друг друга. Надо сказать, некоторые головные тараканы, которых не брал никакой дихлофос, гибнут сами, если им присвоить инвентарный номер и переселить на чистую и уютную полочку. Вот только для того, чтобы номер и полочка были подходящими, нужен определенный профессионализм терапевта и желание клиента.

Что имеем в результате?

Полтора месяца, полет нормальный. Я не могу сказать, что стала спокойной, уравновешенной и вообще такой, какой хотела бы себя видеть, но все впереди. Процессы, запущенные в моей кудлатой голове дядей медведом, еще не завершены и разворачиваются все мощнее. Конкретные результаты на данный момент такие.

Перестала: плакать по ночам; выдергивать себе, нервничая, волосы (эта привычка была у меня с трех лет, и все эти годы я не могла от нее избавиться никакими способами); оправдывать ничегонеделание шурум-бурумом в голове; хоронить себя, думая о будущем; хотеть сдохнуть в трудных ситуациях.

Стала меньше: курить; выбиваться из колеи критическими замечаниями; выносить категоричные суждения; ценить общество людей, общество которых ценить не стоит; нарочно накручивать себя, чтобы написать очередной стишок (сублимация душевного дискомфорта в творчество – это хорошо, но чревато обратной связью, что со мной долгое время и было).

И, наконец, стала лучше: спать; планировать свое время; понимать свои сексуальные потребности и потребности своего тела вообще.

Но главное – я научилась выходить из состояний, в которых раньше застревала. Сначала для этого надо было хорошо себя ударить и громко выматериться, сейчас достаточно слегка хлопнуть себя по коленке, сосредоточившись на этом ощущении. Если так пойдет дальше, скоро смогу прекращать самобичевание и прочие вредные вещи чистым усилием воли, без отвлекающих факторов. А потом эти состояния и сами перестанут приходить.

А сейчас на повестке дня преодоление ненависти к одному человеку. Я пока не знаю, как решить эту задачу, но думаю, что со временем приду к решению. По крайней мере, задача мной поставлена (гораздо подробнее и адекватнее, чем я написала здесь). А это уже полдела.

ЖЖ Жюли Верлен